Двойной агент
В ночь на субботу на Багамских островах умер сэр Томас Шон Коннери, два месяца назад отметивший 90-летие. Первый и величайший экранный Джеймс Бонд, искренне ненавидевший своего героя и отряхнувший его прах со своих ног ради череды блестящих ролей, сдержал данный в 2014-м зарок не возвращаться в родную Шотландию. То ли пока она не скинет британское иго, то ли пока не урегулирует налоговые проблемы актера.
Если бы Коннери не было, его следовало бы выдумать: настолько иррациональна его история. Начать с того, что непонятно, как вообще попал в кино этот почти двухметровый пролетарский рыцарь. Неотразимый, крутолобый, элегантный, как рояль. Сын уборщицы и рабочего, до старости помнивший назубок все улицы Эдинбурга, где с восьми лет зарабатывал на жизнь разносчиком молока. Кем, впрочем, он только не побывал — почти как Эдуард Лимонов: ученик мясника, каменщик, полировщик гробов, бэбиситтер, натурщик: «сущий Адонис», вспоминали студенты школы изящных искусств. Морячок — комиссованный из-за язвы желудка — с легендарными тату: «Папаня и маманя» и «Шотландия навсегда». Атлет, щелкавший, как арбузы, головы сдуру наехавших на него головорезов из легендарной банды Валдоров, а позже обезоруживший ворвавшегося на съемочную площадку бешеного гангстера Джонни Стомпанато, у которого увел подружку — звезду Лану Тернер.
В этой мозаичной и удалой судьбе ускользает переломный момент. Ну да, находится добрый человек, который подсаживает Коннери на Ибсена и прочих Чеховых. Ну да, вот он с 1954-го мелькает в эпизодах. А там, глядишь, и получает серьезные роли в телевизионном «Реквиеме по тяжеловесу» и мелодраме о любви военных корреспондентов «Другое время, другое место» (1958). И вот уже — кому такое удавалось — за один 1961 год играет в телефильмах Александра Македонского, Макбета и Вронского.
Но все равно весомым резоном для продюсеров выбрать именно его на роль Бонда стала малоизвестность актера: на реальных звезд бюджета не хватало.
Пролетария учат носить смокинг и держать «покерное лицо». И вот вам неоспоримый на протяжении десятилетий мировой секс-символ, образцовый аристократ-убийца. И одновременно — дикая насмешка над оригинальным Бондом. Последний рыцарь холодной войны в романах Яна Флеминга — угрюмая, садомазохистская функция. В шести фильмах бондианы — от «Доктора Ноу» (1962) до «Брильянтов навсегда» (1971) — неотразимый клоун, непобедимый светский идиот. Когда Коннери сыграл пародию на Бонда в «Никогда не зарекайся» (1983), это был уже перебор: пародия на пародию.
Играя цепного пса империи, Коннери никогда не забывал о своем шотландском анархизме. Роли в бондиане уравновешивал, играя тяжеловесных бунтарей в фильмах — что характерно — голливудских коммунистов. У Сидни Люмета в «Холме» (1965) он — старший сержант, бунтующий против садистского режима в дисциплинарном лагере в Ливии. В «Пленках Андерсона» (1971) — стареющий вор, обложенный полицейской прослушкой, в «Оскорблении» (1972) — сорвавшийся с тормозов полицейский, забивший насмерть насильника. У Мартина Ритта в «Молли Макгуайр» (1970) — шахтер, вожак анархо-масонской организации 1870-х годов, сулящий перед казнью полицейскому провокатору встречу в аду.
Самый сюрреалистический эпизод из биографии Коннери — отказ от главной роли в волшебном «Фотоувеличении» Антониони.
Ему, видите ли, не понравилось, что сценарий режиссер уместил на разодранной сигаретной пачке. Ему, видите ли, Станиславского подавай. Разрыв с Антониони он на закате карьеры уравновесит отказом сниматься в «Матрице» и «Властелине колец»: дескать, ничего он в этих детских сценариях не понял.
Самая дикая, анархическая роль Коннери, наконец, избавившегося от пут бондианы — Зед-истребитель в антиутопии Джона Бурмена «Зардоз» (1974). Одетый в пулеметные ленты крест-накрест, бритый наголо, с висячими усами, его Зед проникал из проклятого мира отверженных в рай избранных сверхчеловеков, чтобы научить их страсти и смерти. В финальных кадрах Зед и его возлюбленная превращались в скелеты, и в этом был особый, актерский смысл.
Коннери слишком быстро старел на экране и столь же быстро превращался в символ дряхлеющей империи.
Новая мифология Коннери началась, что логично, с экранизации Киплинга — шедевра Джона Хьюстона «Человек, который хотел быть королем» (1975). Лихой авантюрист проникал в мифическую страну Кафаристан на границе мятежных афганских племен, где перед ним преклонялись — пока не доводили до самоубийства — как перед реинкарнацией Александра Македонского. В «Робине и Мэриан» (Ричард Лестер, 1976) он был уже Робин Гудом, но неортодоксальным: старым, влюбленным в столь же постаревшую Мэриан, усталым, но не желающим вложить меч в ножны перед столь же усталым шерифом Ноттингемским.
С тех пор он перебывал и королем Артуром, и Ричардом Львиное Сердце, и Зеленым рыцарем, и авантюристом Алланом Квотермейном («Лига выдающихся джентльменов», 2003) из романов имперца Хаггарда. Не говоря уж о бессмертном египтянине с неегипетским именем Хуан Санчес Вилла-Лобос-Рамирес из «Горца» (1986) и сэре Уильяме Баскервилльском из «Имени Розы» (1986). О хитроумных старых ворах и благородных журналистах старой выделки, об «охотнике за головами» гангстеров из «Неприкасаемых» (1987) и прочих отставных военных. А кого же еще мог мобилизовать кинематограф на амплуа последнего и несомненного защитника и столь же несомненного мятежника, как не его. Точнее говоря, и защитника, и мятежника одновременно.