6
Дедский сад
В эти дни в Москве сразу две художественные институции громко отмечают 100 лет со дня рождения самого известного русского «наивного» художника Павла Леонова. Московский музей современного искусства приглашает своего зрителя взглянуть в «Зазеркалье» художника, а галерея «Роза Азора» чтит в Леонове почти классическое величие, ее выставка проходит под девизом «Я памятник ему…». О том, почему одного Павла Леонова хватает на две выставки (и больше), рассказывает Кира Долинина.
Выставками Павла Леонова Москву не удивишь — каждый круглый и полукруглый юбилей в одном из выставочных залов столицы обязательно будет его выставка. Тем более что среди постоянных поклонников великого деда значится даже ГМИИ имени Пушкина, заместителем директора которого была одна из самых последовательных коллекционеров наивного искусства в целом и работ Леонова в частности — Ксения Богемская. Набрать на выставку вещей Леонова тоже не составляет особой проблемы: только за 90-е годы он написал сотни и сотни картин, более ранние вещи встречаются реже, ценимы больше, но и их в московских собраниях достаточно.
Описывать работы Леонова одно удовольствие. Как, похоже, удовольствием было для автора их писать, а для коллекционеров — с ними жить. Мир Леонова — чистый рай: зеленый остров в виде крокодила, летящие под разлапистыми до неприличия пальмами крошечные самолетики, бьющие из парковых ваз фонтаны, трактора, бороздящие просторы родных полей, огромные трепетные лани и малюсенькие слоны, грудастые девы и граждане в белых парадных одеждах. Тут все цветет (даже когда зима), все движется (при этом желательно в разные стороны), маленькое и большое равноправно, небо голубое, а люди счастливы тем, что у них есть. Техника служит человеку, животные ласкают его глаз, в деревне Меховицы катаются на самом настоящем колесе обозрения, жена Зина весела, гармошка всегда с собой, русские путешественники гуляют по Африке на белых слонах среди древнерусских церквей, а на Крайнем Севере опять весна. И даже Наполеон, пришедший с войском в Россию, совсем не страшен, а тоже чрезвычайно мил.
Картины эти, как положено хорошим русским картинам, повествовательны, сложносочинены, составлены по образу житийных икон из разноразмерных прямоугольников-«телевизоров». В дело тут шли приемы классического лубка (вроде того, что «наши» всегда справа, а «враги» — слева), новости из радиоточки, сюжеты из «В мире животных» и «Клуба кинопутешественников», картинки из «Огонька» и газетные передовицы. Весь этот салат из приемов и образов превращался у Леонова в яркие, смешные, нежные и очень добрые полотна. Даром что «ранние» (ему было сильно за сорок), 60–70-х годов, его работы были даже не на холсте, а маслом на бумаге, чтобы их можно было переслать по почте учителям в ЗНУИ (Заочный народный университет искусств). Именно эти картинки увидел в Москве преподававший в ЗНУИ будущий классик второго авангарда Михаил Рогинский, и именно ему хватило таланта и силы воли, чтобы их не править, ничего не менять и ничему не учить. Странный деревенский мужик, который прошел войну и тюрьму, помотался по стране, пока не осел в Ивановской области, раз за разом выдавал потрясающе чисто сочиненные по своим собственным законам вещи. Леонов много писал, но в 80-х перестал, вроде как убоялся фининспекции.
Вторым пришествием Леонова в большое искусство стали 90-е. В 1991-м его отыскала специалист по наивному искусству Ольга Дьяконицына, и к нему рекой полились заказы, деньги, коллекционеры. На выставке в ММСИ на Петровке различие между этими двумя периодами легко заметить: у Леонова появляются четко определенные жанры, среди его героев все чаще видны сами эти коллекционеры (прежде всего Ксения Богемская с сыном Алексеем Турчиным), считываются композиционные шаблоны. Кураторы «Розы Азора» приводят сильные цифры: «за десятилетие полторы тысячи картин», масштаб почти как у Айвазовского, чьи бури тоже вошли как-то в список важных леоновских сюжетов.
Разница есть. Работы, созданные, по мягкому выражению галериста Сергея Сафонова, «еще до «плотного взаимодействия» художника-самородка с искусствоведами-собирателями» чище по строю и яснее как высказывание. Поздние более серийны внутри себя, иногда крутятся вокруг одного мотива, пока он совсем художнику не надоест. Для профессионального мастера такой разлом был бы катастрофой. Но в случае с Леоновым — лишь факт биографии. Дед был хитер и себе на уме: одним ухом слушал советчиков, из другого вылетало. Писал, повторял, что точно понравится, но сам прежде всего хотел получать из Москвы обещанные ему банки краски да холсты. В его собственной системе мер и весов все его работы равны. Тут, собственно, и стоит искать разницу между «наивным» и профессиональным художником. Цены на вещи двух периодов, конечно, не одинаковы. Но вот зрителю, раз за разом или в первый раз пришедшему на выставки Леонова, дается возможность об этом совсем и не думать. Райский сад на то и райский, что в нем и красная звезда, и африканские пальмы, и свиноферма, и парк культуры — все годится и все есть промысел Божий. Как и сам художник, конечно.