Иллюстрация: yandex.net
Очередные революционные мероприятия в Киргизии состоялись на фоне глубочайшего экономического кризиса, ударившего по стране вместе с началом пандемии коронавируса. И без того слабая экономика Киргизии оказалась в состоянии идеального шторма, столкнувшись с полным набором напастей, какие только могут случиться со странами глобальной периферии. Всего за несколько месяцев в стране созрела идеальная революционная ситуация — условия для социального взрыва возникли как сверху, так и снизу. Киргизское государство из-за непредвиденного роста бюджетных трат оказалось в предбанкротном состоянии, а население страны в ситуации падения спроса на трудовую миграцию столкнулось с резким ростом безработицы и падением доходов.
Молниеносность третьей за полтора десятилетия киргизской революции демонстрирует все признаки распада ключевых государственных институтов. Протестующим против официальной версии итогов парламентских выборов удалось овладеть правительственными зданиями за несколько часов, правоохранительные органы почти не оказали сопротивления, сразу же подали в отставку премьер-министр Кубатбек Боронов, занимавший свой пост неполных четыре месяца, и спикер парламента Дастанбек Джумабеков, а по всей стране начались захваты предприятий и инфраструктурных объектов. Судя по сообщениям наблюдателей событий, неизвестные лица захватили аффинажный завод компании «Кыргызалтын», разграбили месторождение золота Джеруй, установили контроль над угольным разрезом Кара-Кече, попытались взять аэропорт «Манас» в Бишкеке и т. д.
Такая картина событий могла возникнуть только в условиях жесткого фискального кризиса государства, при котором оно оказывается не в состоянии оплачивать свои первоочередные функции. Именно по этому сценарию и развивались события в Киргизии после начала глобальной пандемии коронавируса.
Превентивный карантин, введенный властями страны весной, оказался вполне эффективным с точки зрения сдерживания распространения болезни. В начале мая, когда было объявлено о поэтапной отмене ограничений, в Киргизии было выявлено чуть больше тысячи случаев коронавируса, умерли 12 человек — мизерная статистика для страны с населением порядка 6,5 млн жителей. Но и два месяца в режиме чрезвычайной ситуации стали слишком серьезным ударом по государственному бюджету.
В начале июня депутаты Жогорку Кенеша (парламента Киргизии) утвердили предложенные правительством поправки в бюджет, предполагавшие почти пятикратное увеличение дефицита в сравнении с первоначально запланированным. В пересмотренном бюджете доходы составили 132,9 млрд сомов (порядка $ 1,8 млрд), расходы — 170,6 млрд сомов ($ 2,3 млрд), то есть дефицит бюджета в 37,7 млрд сомов (около $ 500 млн) превысил 22% от расходов, что само по себе является чудовищной «дырой». Основные выпадающие доходы — 30−33 млрд сомов — пришлись на налоговую и таможенную службы: первый признак острого фискального кризиса. В этой ситуации власти пошли на непопулярные для себя меры — впервые за десять лет пришлось сокращать расходы бюджета на содержание государственного аппарата почти на 3,2 млрд сомов.
Одновременно произошло резкое падение доходов теневого бюджета страны — денежных переводов от трудовых мигрантов, которые за пять месяцев сократились на 25% в годовом выражении. В марте из России, на которую приходится порядка 98% денежных переводов в Киргизию, было отправлено $ 138 млн — минимальный месячный показатель за последние три года.
В этой ситуации властям пришлось срочно договариваться с кредиторами об отсрочке выплат по немалым долгам. В конце мая президент Киргизии Сооронбай Жээнбеков на Международном форуме по финансированию в эпоху коронавируса призвал провести «глубокую реструктуризацию» внешнего долга страны, конвертировав его во внутренние проекты в здравоохранении, социальной поддержки и продовольственной безопасности. Как сообщила в дальнейшем киргизский министр финансов Бактыгуль Жеенбаева, в мае—июне соглашения о реструктуризации долга были достигнуты с суверенными фондами Саудовской Аравии и Кувейта, Францией, Германией, Данией, Японией и Южной Кореей, велись переговоры с Турцией, Фондом развития Абу-Даби и Экспортно-импортным банком Китая, на долю которого приходится порядка половины внешнего долга страны (около $ 1,8 млрд). Однако необходимость поддержки рушащейся бюджетной сферы привела к новым заимствованиям — в апреле—июне Азиатский банк развития (АБР) предоставил Киргизии помощь в объеме порядка $ 1,1 млрд, главным образом на неотложные нужды здравоохранения. Также заемные средства были направлены на выплаты зарплат бюджетникам, приобретение зерна, оказание социальной помощи населению и т. д.
В результате к концу первого полугодия внешний долг Киргизии достиг рекордного уровня с начала 2018 года, когда Россия списала $ 240 млн, превысив $ 4,1 млрд (в январе он составлял чуть менее $ 3,9 млрд), а общий госдолг достиг $ 4,8 млрд. На обслуживание внешнего долга за восемь месяцев было направлено более 20 млрд сомов (порядка $ 250 млн) — очень существенная сумма в условиях падения бюджетных доходов. В прошлом году соотношение долга к ВВП страны находилось на уровне 54,1% — не самый критичный показатель в сравнении с началом 2000-х годов, когда долг Киргизии составлял более 120% ВВП, — но с учетом неизбежного падения экономики по итогам года он окажется значительно выше.
«Дыра» в бюджете и наращивание долга уже поспособствовали девальвации сома, который в предшествующие три с половиной года был вполне стабильной валютой, удерживаясь на уровне чуть ниже 70 пунктов за доллар. Но с начала года сом потерял 14%, выйдя на новый исторический минимум около 80 пунктов за доллар. Девальвация уже привела к ускорению инфляции (в июле — на 5,8% к тому же месяцу 2019 года) и увеличению прогнозируемых выплат по внешнему долгу в текущем году с 28,8 млрд до 32,8 млрд сомов.
Дополнительным критическим фактором давления на экономику Киргизии стала невостребованность трудовой миграции в условиях пандемии. По данным МИДа Киргизии, за первые три месяца коронавируса в страну вернулись более 20 тысяч человек, однако экспертные прогнозы оценивали потенциал этого потока кратно выше — около 100 тысяч граждан. В августе АБР, Программа развития ООН и Институт исследований экономической политики при Министерстве экономики Киргизии опубликовали прогноз, согласно которому уровень безработицы в стране при наихудшем сценарии по итогам года может достигнуть 21%, сокращение денежных переводов — 25%, или 4−5% ВВП.
Судя по данным официальной статистики, для адекватной реакции на подобные масштабы экономического бедствия у властей Киргизии попросту не было возможностей. Например, в июльском бюллетене по занятости населения в странах ЕАЭС, опубликованном Евразийской экономической комиссией, говорится, что в Киргизии насчитывалось всего 79,3 тысячи зарегистрированных безработных (в июле 2019 года, для сравнения, их было 83,1 тысячи), или 3,1% от общей численности рабочей силы. Из такого расхождения экспертных прогнозов и официальных данных напрашивается простой вывод: у государства отсутствуют какие-либо ресурсы для того, чтобы поддержать огромный сектор неформальной занятости, признав безработными тех его участников, кто потерял работу или не может выехать на заработки за границу.
Начавшийся в первой половине года фискальный кризис к лету стал плавно перетекать в политический. В конце мая депутаты парламента объявили двух высокопоставленных представителей исполнительной власти — премьер-министра Мухаммедкалыя Абылгазиева и первого заместителя управляющего делами президента и правительства Нурбека Мамбетакунова — в коррупционной продаже за бесценок радиочастот, что привело к ущербу для бюджета страны в 1,5 млрд сомов. Абылгазиев отреагировал на эти подозрения уходом в отпуск под предлогом необходимости обеспечить независимость расследования, а спустя две недели подал в отставку, продержавшись на посту премьера неполных два года, что по киргизским меркам немало. Тем не менее, преемственность курса удалось обеспечить — новым главой правительства стал первый вице-премьер Кубатбек Боронов, главный долгожитель киргизского кабинета министров, работавший при семи премьерах.
Наконец, летом Киргизия пережила действительно серьезный удар коронавируса. В июне—июле количество заболевших составляло несколько сотен в день, медицинская система страны быстро перестала справляться с этой волной, что рождало у людей обоснованные вопросы о том, куда пошли деньги, полученные от международных финансовых институтов на закупку медикаментов и оборудования. В конце августа прирост количества заболевших замедлился, но до перелома ситуации, похоже, еще далеко. На 7 октября в Киргизии была зафиксировано 48,1 тысячи случаев заражения коронавирусом, суточный прирост составляет порядка 300 человек, количество умерших приближается к 1100. В сравнении с соседними государствами Средней Азии картина выглядит значительно хуже — в Таджикистане на данный момент зафиксировано 10 тысяч случаев коронавируса, в Узбекистане с населением 33,5 млн человек — около 60 тысяч, в Казахстане (18,7 млн жителей) — порядка 108 тысяч случаев.
К осени киргизские макроэкономические показатели выглядели откровенно плохо. По итогам восьми месяцев власти страны сообщили о падении ВВП на 5,9% год к году (до 335,3 млрд сомов), доходы бюджета за семь месяцев снизились на 10,1% к тому же периоду прошлого года (8,6 млрд сомов), а приток денежных переводов в январе—июле снизился на 9,3%, или $ 125,6 млн — до $ 1,225 млрд. На динамику последнего показателя определенно повлияло восстановление экономической активности в России, от которой Киргизия критически зависит на всем протяжении тридцати лет своей независимости.
Если можно говорить о каких-то позитивных экономических новостях, то это незначительное увеличение экспорта, прежде всего за счет наращивания внешних поставок золота. По итогам семи месяцев общий объем экспорта Киргизии составил $ 1,129 млрд, что при одновременном падении импорта на 30% привело к заметному снижению хронически дефицитного внешнеторгового баланса. Однако это достижение нельзя назвать однозначным, поскольку обратной стороной сокращения импорта является падение таможенных доходов страны. При этом торговля Киргизии с ее основными партнерами — странами ЕАЭС — пережила резкий спад: экспорт за семь месяцев сократился на 23,5%, импорт снизился на 16,2%, а общий оборот составил $ 1,3 млрд, или на 17,9% меньше, чем в январе—июле прошлого года.
В разгар пандемии перед властями Киргизии встал новый вызов — формирование бюджета на следующий год, на который запланированы рекордные выплаты по внешнему долгу, причем в условиях приближающихся выборов парламента с плохо прогнозируемым исходом. В столь нервозной обстановке власти предпочли не нагнетать ситуацию. В конце сентября премьер-министр Кубатбек Боронов сообщил, что в бюджете-2021 будут сокращены «некоторые расходы», а его дефицит составит лишь 7 млрд сомов — априори малореалистичная цифра, если вспомнить, что на этот год дефицит утвержден в объеме 37,7 млрд сомов. Однако киргизское начальство, видимо, решило пуститься на хорошо известную махинацию режимов с фасадной представительной демократией: принять бюджет с приличными цифрами, чтобы затем в течение года провести необходимые корректировки путем многочисленных поправок, не привлекающих слишком большого внимания общественности.
Основную работу по мобилизации доходов в бюджет правительство решило возложить на налоговую и таможенную службы, объявив о «фискализации» как приоритете финансовой политики на следующий год. Эту идею правительство Киргизии продвигает на протяжении последних лет, понимая под ней борьбу с теневой экономикой, в том числе за счет внедрения цифровых механизмов налогового учета. Однако достигнутые результаты и раньше не были впечатляющими — правительство Киргизии даже толком не представляло реальный масштаб теневого сектора. В январе премьер-министр Мухаммедкалый Абылгазиев, в очередной раз заявив о необходимости продолжения реформы по налоговой фискализации, сослался на данные экспертов, согласно которым доля теневой экономики в стране составляет от 24 до 43% — диапазон весьма внушительный, как и сам порядок цифр.
Далее в ход пошли обнадеживающие заявления. За несколько дней до парламентских выборов Национальный банк Киргизии представил макроэкономический прогноз, согласно которому по итогам года снижение ВВП ожидается всего на 3−3,5%, или около 4% без учета золотодобывающего предприятия «Кумтор». Однако такая оценка, вероятно, сильно расходится с реальностью. В упомянутом выше исследовании ПРООН, АБР и Минэкономики Киргизии говорится о возможном падении ВВП по итогам года на 10% — наиболее затронутыми секторами экономики страны станут туризм, торговля и потребительские услуги, а также строительство. В каждом из этих секторов, по утверждению авторов исследования, можно ожидать сокращения валовой добавленной стоимости на 20% и более, а в туризме, который в 2018 году обеспечил 5,6% киргизского ВВП, прогнозируемое падении доходов вообще составляет 90%. Начавшееся сразу после парламентских выборов 4 октября погружение Киргизии в хаос может привести к тому, что даже этот угрожающий прогноз окажется оптимистичным.