4
Раскол 1054 года: Запад расходится с Востоком
За те годы, что прошли с момента легализации христианства Константином Великим до начала второго тысячелетия, церкви Римской было, вообще-то, не привыкать быть в расколе с Константинопольской. Если сложить все сроки, в течение которых два предстоятеля, восточный и западный, отказывались от церковного общения между собой, то к XI веку набегает в общей сложности 250 лет. И ничего — как-то примирялись. Ничто не указывало на то, что скандальный инцидент, случившийся в Константинополе летом 1054 года, будет трагичнее, нежели прошлые размолвки. Но длинная, не на одно столетие растянувшаяся череда последовавших событий привела к тому, что православие и католичество именно с этой даты стали отсчитывать свое раздельное существование — в котором горьких упреков, дискуссий, обвинений, ненависти, клеветы и войн побольше, чем попыток примириться
справка
По традиции датой разделения единого христианства на православную и католическую ветви считается 1054 год, когда папские посланники в Константинополе во главе с кардиналом Гумбертом, епископом Сильва-Кандидским, и патриарх Михаил Кируларий обменялись взаимными отлучениями от церкви. В действительности это было лишь эпизодом постепенно нараставших противоречий доктринального, обрядового, культурного и политического толка. Многие из них не утратили своей остроты и до сих пор, несмотря на то что анафемы 1054 года объявили отмененными в 1964 году папа римский Павел VI и Константинопольский патриарх Афинагор.
В лето Господне 1054, в 16 день июля, папские посланцы во главе с кардиналом Гумбертом, явившись на литургию в цареградской Св. Софии, неожиданно вышли к алтарю и произнесли энергичную речь: кто, мол, упорно противится вере святой Римской апостольской церкви, да будет анафема, маранафа. Так пишет сам Гумберт; возможно, что гласное объявление анафемы он добавил для красного словца, но жест депутации и без того был красноречив: грамоту с анафематствованиями они положили прямо на престол храма. После чего покинули собор, демонстративно отряся прах от ног своих и воскликнув:
— Видит и судит Бог!
Через четыре дня спешно собранный собор под водительством Константинопольского патриарха Михаила Кирулария ответил симметрично. И тоже не скупился в своей отлучительной грамоте на красноречие: «Мужи нечестивые и гнусные… люди, извергнутые тьмою (ибо происходят они из западных пределов), в благочестивый сей и богохранимый город явившись… неистовствуя, словно молния, или землетрясение, или изобильный град, или, если выразиться более уместно, лесной дикий вепрь, дерзают посягнуть на правый разум инаковостью догматов…»
И что же? Разве наутро после этого английский рыбак и русский бортник, французский ткач и малоазийский пахарь немедля узнали — и всею душой ощутили — что теперь уж все, теперь они друг другу как язычник и мытарь? Разве латинские храмы на Афоне и в Константинополе, греческие монастыри в Италии автоматически превратились в «синагоги сатаны» все до единого?
Нет, конечно. На обратном пути в Рим Гумберт, как говорят, заехал в Киев, где его принимали с честью, а в ответ принимавшие не услышали ни намека на то, что отныне место им с сатаною и ангелами его. Рюриковичи как заключали династические браки с «латынянами», правившими в Германии, Польше, Венгрии, Чехии, Скандинавии, так и продолжали это делать; к примеру, Евпраксия, внучка Ярослава Мудрого, умершего в том же 1054-м, стала в 1080-е женой императора Священной Римской империи Генриха IV. Ровно в то же время ушлые апулийские папежники-купцы похитили из византийской Ликии мощи Николая Чудотворца и перевезли их к себе в Бари — и на Руси в честь этого парадоксальным образом почти немедленно установился праздник (9/22 мая, тот самый «Никола вешний»). Собственно, и Первый крестовый поход (1096–1099) вообще-то был затеян как благородная помощь восточным братьям-христианам против сельджуков, и только очистив запад Малой Азии от турок, крестоносное воинство двинулось на Иерусалим.
Но вернемся в 1054-й. Самое существенное в июльском инциденте состоит в том, что под взаимным отлучением оказалась отнюдь не вся церковная полнота, западная и восточная, вплоть до старцев и младенцев. Вовсе нет, да и момент для такого был бы малоподходящий. Посольство от папы Льва IX к императору Константину Мономаху прибыло вообще-то по поводу военного союза: наступление норманнов на юг Италии грозило как тамошним византийским владениям, так и папе, который в конце концов даже оказался в норманнском плену.
Так что на самом деле Михаил Кируларий и его восточные епископы отлучили только кардинала Гумберта вместе с его присными. Гумберт же, соответственно, только Кирулария и его сторонников — да и эта анафема не могла иметь никакой силы, потому что к середине июля папа Лев IX уже три месяца как лежал в могиле.
Фоновый конфликт при всем том, безусловно, был — но и его при желании можно увидеть как конфликт не церквей, а личных воль.
цитата
«Всех этих истериков, которым является Богоматерь и кормит их своими сосцами; всех этих истеричек, у которых при явлении Христа сладостный огонь проходит по всему телу и, между прочим, сокращается маточная мускулатура; весь этот бедлам эротомании, бесовской гордости и сатанизма — можно, конечно, только анафематствовать, вместе с Filioque, лежащим у католиков в основе каждого догмата и в основе их внутреннего устроения и молитвенной практики»
Алексей Лосев. «Очерки античного символизма и мифологии»
С одной стороны — Михаил Кируларий, властный и амбициозный патриарх при императоре Константине IX; последний, как пишет Михаил Пселл, «передал другим попечение о казне, право суда и заботы о войске, а своим жребием избрал жизнь, полную удовольствий и радостей». Не со всей имперской верхушкой несговорчивый патриарх находил общий язык, но престиж своего сана ревностно старался оберегать; церковные владыки Александрии, Антиохии, Иерусалима давно были под сарацинской властью и никак не могли оспорить «вселенский» статус своего цареградского собрата. Вот римские папы — те могли. В принципе, вялый обмен протестами по поводу принятого Константинопольским архиепископом титула «вселенский патриарх» продолжался уже очень давно и нерезультативно, но к 1050-м положение обострилось. В греческих храмах Италии, переходивших под контроль Рима, стали насильственно насаждать латинский обряд. Хотя до сих пор западную богослужебную практику никто сколько-нибудь основательно не критиковал (а уж тем более не анафематствовал), Кируларий ответил закрытием латинских храмов в Константинополе. А потом велел архиепископу Льву Охридскому составить послание, в котором обличались великие и страшные заблуждения латинян — мол, бреют лица, запрещают священникам вступать в брак, постятся в субботу, служат на опресноках, едят удавленину, епископы их носят перстни и так далее.
С другой стороны — Лев IX, правивший в переломное для судеб папства время. Только-только забылась развеселая пора «порнократии», когда судьбой Святого Престола распоряжались развратные римские аристократки, дарившие тиару своим любовникам и детям от них. Уже прокатилась по Европе Клюнийская реформа — инициированное ревностными бенедиктинцами движение за чистоту церковных рядов и строгость нравов духовенства. Не за горами была великая война папства со светской властью за право инвеституры, то есть назначения епископов и аббатов. В этих условиях папе тоже надо было всеми силами бороться за свой престиж и за свои прерогативы — а потому на враждебные выпады Константинополя Лев IX никак не мог смотреть со снисхождением. «Вот уже почти 1020 лет прошло с тех пор, как пострадал Спаситель, и неужели вы думаете, что только теперь от вас Римская церковь должна учиться, как совершать евхаристию?» — возмущенно писал он Кируларию и добавлял к известным аргументам о первенстве апостола Петра и его преемников фантастический фейк из печально известных «Лжеисидоровых декреталий»: Константин-де Великий вручил римскому понтифику верховенство над всей церковью (и власть над западной половиной империи тоже). А заодно мелочно перечислял случаи, когда на патриаршем престоле Константинополя сидели ересиархи, святокупцы, евнухи и «даже женщина».
В любых учебниках по так называемому обличительному богословию вы прочтете, что оснований розни между православием и католичеством два: во-первых, властолюбие пап, а во-вторых — учение о том, что Дух Святой исходит не только от Отца, но и от Сына (Filioque), и отсюда, мол, все прочие помрачения. Однако справедливость требует признать, что первенство римской кафедры издревле признавали иерархи Востока, особенно когда им это было так или иначе выгодно: по-восточному льстивых посланий в Рим за первую тысячу лет христианства было отправлено столько, что как было не увериться во вселенском единстве на сей счет. Что до Filioque, то тут многие восточные отцы веками не видели повода для обвинений в ереси, а иные (как Максим Исповедник) и защищали латинян, говоря, что их «и от Сына» на самом деле означает вполне ортодоксальное «через Сына». И уж точно не был вопрос об исхождении Св. Духа главным в полемике XI века — по поводу употребления на литургии квасного либо пресного хлеба явно истрачено тогда больше чернил.
Ученость XIX столетия, вдохновленная общеромантическим почтением к народному духу, часто выводила православно-католическую распрю из противоречия национальных темпераментов. Римлянин деловит, ценит сухую юридическую правду и рассудочную логику, но одержим идеей политического могущества. Эллин, наоборот, весь в отвлеченных идеях, весь в мистике, об универсализме у него представления самые странные, практическое государственное строительство дается ему не очень хорошо, а к «варварам» он не может не относиться с пренебрежением.
Это даже по-своему правдоподобно, насколько могут быть правдоподобны общие рассуждения о национальном характере, но настоящая причина состояла в другом. Ей был Кесарь, принцип верховной светской власти.
цитата
«[Нельзя] ни брататься с ними, ни кланяться им, ни целоваться, ни есть или пить с ними из одной посуды, ни пищу их принимать. Тем же, кто у нас просит, Бога ради, есть или пить, дать, но в их посуде; если же не будет у них посуды, то в своей дать, а потом, вымыв ее, помолиться. Все это потому, что неправильна вера их, и нечисто они живут: едят с собаками и кошками, и пьют свою мочу, едят черепах и диких коней, и ослов, и удавленину, и мертвечину, и медвежатину, и бобровое мясо, и хвост бобров»
Феодосий Печерский. «Слово о вере христианской и латинской»
В промыслительности Римской империи христиане были убеждены даже и до Константина Великого. Не случайно же повеление Августа сделать перепись по всей вселенной привело к тому, что Сын Давидов, как и было предсказано, родился в Вифлееме. Знаменитая византийская стихира на праздник Рождества (IX век) даже риторически уравнивала основание империи и пришествие в мир Бога: «Когда Август стал единовластным на земле, прекратилось многовластие среди людей — и с Твоим вочеловечением от Чистой идольское многобожие упразднилось. Под единым царством мирским оказались страны — и во единое владычество Божества уверовали народы».
Что уж говорить о времени после Миланского эдикта и принятия церкви под государственную опеку. Человек Средневековья верил в имперскую идею не менее истово, чем в Троицу. Казалось, что без этого царства земного, без этого вселенского владыки мирское существование человечества и невозможно. Что это владычество продлится до конца времен, когда, по слову апостола, будет «взят от среды удерживающий теперь» (2 Фес. 2:7) — под «удерживающим» разумели именно римского императора.
Да, Западная Римская империя пала — но Восточная-то осталась, и жители ее, даже забросив латынь, упорно продолжали называть себя «ромеями», римлянами. Папам было трудно: модель соработничества между церковью и империей требовала, чтобы они сносились с василевсами с церемонной почтительностью. Но правители Византии были самовластны, на порицания и увещевания из Рима реагировали не слишком внимательно, а иногда (пока на это были силы) волюнтаристски вмешивались в папские дела силой. И притом все реже применяли силу тогда, когда папам она была действительно нужна — когда нужна была поддержка против очередных нагрянувших в Италию варваров.
Папство терпело, терпело — и в конце концов сотворило своего собственного кесаря, короновав Карла Великого в Рождество 800 года и воссоздав тем самым Западную Римскую империю. С той поры римская оптика непоправимо поменялась, и «император греков» с его подданными из трудных, но драгоценных партнеров по диалогу превратились в досадных и чванливых смутьянов.
Византийцам в каком-то смысле было проще. Дела в империи могли идти плохо или хорошо, но непомерный авторитет императорской власти оставлял восточным патриархам роль послушных «потаковников», которых, если что, можно было сменить в мгновение ока. Василевс собирает соборы, издает указы по вероучительным вопросам, и наиболее вероятная неприятность на церковном фронте для него может быть одна: очередной папа пришлет из Рима гневную протестацию — и к ней, чего доброго, прислушаются. А уж после 800 года Восток и вовсе махнул на папство рукой. Прежде 1054 года Константинополь не раз пытался договориться с Римом о разделе церковных полномочий: мы не вмешиваемся в ваши дела на Западе, вы не оспариваете верховенство нашего патриарха. Не получилось.
Сложность была в том, что древние времена единства в вере психологически были и остаются для обеих сторон очень важны, и на том единстве обе выстраивали свою позицию в дальнейших спорах. В святцах православной церкви не случайно значатся римские папы Климент I, Лев I, Григорий I, Мартин I. В римском Сан-Пьетро берниниевскую «Кафедру святого Петра» не случайно поддерживают не только Амвросий Миланский и Блаженный Августин, но и Афанасий Александрийский с Иоанном Златоустом. Констатировать, что такой-то отпал от правой веры,— значит точно назвать, когда и как произошел акт отпадения, это как с грехом Адама или бунтом Денницы. Латиняне и греки со временем написали целые тома, демонстрируя, как-де исподволь их оппоненты укреплялись в зловерии и подходили к схизме. Но так и эдак получалось, что сильно углубляться в поисках рокового момента в историю нехорошо: многие учения или практики, которые теперь оказались под градом анафем, мирно существовали в те дораскольные времена, когда все, казалось, было хорошо, благополучно и правоверно.
Так и вышло, что ретроспективно датой великого и трагического раскола стали для удобства считать именно 1054-й. И попробуй объясни, что в тот год на самом деле ничего катастрофичного не произошло, всем вольным и невольным жертвам этого раскола — десяткам тысяч «франков», истребленных в латинских кварталах Константинополя в 1182-м, бесчисленным грекам-«схизматикам», которых вырезали крестоносцы во время Четвертого крестового похода, сербам, сгинувшим в концлагерях Независимого государства Хорватия, или украинцам-униатам, безжалостно «воссоединенным с православием» при Николае I и при Сталине.