10
Пот и пепел
В кинотеатре Garage Screen в рамках программы «Серебряные копии», фильмы которой показывают с кинопленки, покажут один из манифестов новой волны, фильм-скандал Алена Рене «Хиросима, моя любовь», снятый по сценарию Маргерит Дюрас в 1959 году
«Ты ничего не видела в Хиросиме. Ничего».
«Я все видела… Все. Я видела больницу».
«Ты не видела больницы в Хиросиме. Ты ничего не видела в Хиросиме».
Снова и снова: «Ты ничего не видела…» Снова и снова.
Пот на телах любовников в жарком номере отеля в Хиросиме. Пот, который кажется ядерным пеплом, или ядерный пепел, притворившийся потом?
«Лучше бы ты умерла в Невере».
«Наверно. Но я не умерла в Невере».
«Лучше бы умерла, маленькая потаскушка, немецкая подстилка».
Не знать, не узнать музыкальные фразы Маргерит Дюрас, проработавшей с Аленом Рене структуру «Хиросимы» как скрипичного квартета, немыслимо для мало-мальски обжившегося в культуре ХХ века человека. Так же немыслимо, как не узнать, не знать строки Мандельштама или Элюара, Гарсиа Лорки или Брехта. «Хиросима» стремительно вышла за пределы кино, став феноменом культуры, антологическим опусом, объектом культа.
Проклятое дело — пересматривать и заново рецензировать то, что рецензированию не подлежит: разобранные на образы и цитаты тексты. Но только так — пересматривая и заново описывая, как извлеченные из-под земной толщи археологические объекты,— можно сохранить жизнь той же «Хиросиме». Только так, досадливо обнаруживая шероховатости, несовершенства, изъяны фильма, словно снят он не 60 лет назад, а вчера, можно полюбить его или отвергнуть.
Это вовсе не означает, что непременно требуется отвергнуть весь груз интерпретаций и панегириков, под которым погребен игровой дебют Рене. Напротив, все, что сказано за 60 лет о «Хиросиме»,— чистая правда.
Правда то, что «Хиросима» — не только один из манифестов новой волны, но и фильм-скандал, революционный в своей трактовке Второй мировой войны.
Современную публику шокировал «порнографический» монтаж, чередование планов обнаженных тел, переплетенных до полной нерасчлененности, и планов жертв ядерной бомбардировки. Шокировали постельные диалоги любовников, раскачивающиеся между трагедией выжженного города и взрывами шального смеха. Шокировали, наконец, судьбы героев, сошедшихся на одну ночь. Им — как годы спустя в «Последнем танго в Париже» — даже не требуется знать друг друга по именам, чтобы любить.
Впрочем, их имена прозвучат в финале. «Твое имя — Хи-ро-си-ма». «А твое — Невер».
Она (Эмманюэль Рива) — французская актриса, считающая часы перед вылетом в Париж из Хиросимы, где задержалась на съемках, судя по всему, туповатого антивоенного фильма. Он (Эндзи Окада) — японский архитектор, снявший скучающую актриску в баре.
Ему — уроженцу Хиросимы — повезло. Когда его города — и его родителей — не стало, он тянул солдатскую лямку далеко от дома. Ей — родом из Невера, что стоит над Луарой сонной,— не то чтобы повезло, скорее легко отделалась. Шальная девчонка полюбила оккупанта, убитого из засады по пути на очередное беззаконное свидание. Пролежала сутки на теле любимого. Потом, как водится, «немецкую шлюху» не то чтобы обрили, но накоротко постригли и заперли в родительском подвале, а потом сплавили в Париж, навстречу кинокарьере. До Парижа она на своем велике дорулила как раз в тот день, когда толпа — и она вместе с ней — ликовала: А-бомба, сброшенная на Хиросиму, положила конец войне.
Только потом и до нее, и до толпы дойдет, что А-бомба не победила страх и зло, а приумножила их количество в мире.
Как можно, возмущались критики по обе стороны «железного занавеса», равнять мелкую дурь французской девчонки и глобальную трагедию. Критиканам отвечали авторитетные голоса: в том-то и величие и совестливость Рене, что для него нет трагедий великих и мелких.
Да, Рене заслужил титул «археолога памяти». Что в ранних документальных короткометражках, что в поздних игровых шедеврах он изучал, растворял в визуальной повседневности, чтобы заново собрать механизмы памяти и беспамятства о самых жутких страницах истории ХХ века. От гражданской войны в Испании до пыток, практиковавшихся французами во время войны с алжирскими патриотами. «Хиросима» — образец такого изучения, растворения и реконструкции.
Все это давно прописано в учебниках истории кино. Но, положа руку на сердце, Рене, действительно, уравнял в «Хиросиме» вещи, по определению уравниванию не подлежащие. Запертого в подвале юного зверька жалко. Но умирающий на мостовой любовник был для анонимного стрелка законной мишенью: его в Невер никто не звал. И вряд ли русский зритель посочувствует девушке, которой не удалось уехать с любовником в его родную Баварию. Хиросима же по гамбургскому счету — преступление века.
«Хиросима» слишком, невыносимо красива. Порой кажется, что она снята и смонтирована не живыми людьми, а инопланетянами, свысока изучающими суицидные обычаи людей.
Это никак не преуменьшает величия Рене и Дюрас, нахлебавшейся в оккупированном Париже: когда ее мужа, тоже коммуниста и писателя, отправили в Освенцим, она отдавалась гестаповцу в надежде облегчить участь любимого. И конечно, никак не оспаривает горькую философию фильма. Жизнь продолжается. Смерть — тоже. А память и беспамятство суть одно и то же.
Летний кинотеатр Garage Screen, 20 сентября, 19.30