04/04/2017 ИАЭТ СО РАН
Кочующие гены: Александр Пилипенко об изучении генофонда кочевников Евразии
1574 ИАЭТ СО РАН ИЦиГ СО РАН СО РАН НГУ Новосибирск Науки о жизни Гуманитарные науки Интервью
Недавно в Nature Communication были опубликованы результаты масштабной работы по исследованию генофонда древних кочевников Евразии скифской эпохи. Мы поговорили о них с одним из соавторов статьи, руководителем межинститутского сектора молекулярной палеогенетики ФИЦ Институт цитологии и генетики СО РАН, научным сотрудником Института археологии и этнографии СО РАН и Новосибирского государственного университета кандидатом биологических наук Александр Сергеевич Пилипенко.
— Кого же мы все-таки называем скифами?
— На самом деле применение наименования «скифы» к изучаемым нами группам не совсем корректно (и это мы отмечали в своей статье). Я бы назвал их евразийскими кочевниками скифского времени. Классическими скифами среди них являются только представители кочевого населения Северного Причерноморья, проживавшие в этом регионе в VIII—IV веках до нашей эры. Однако есть такое понятие, как население «скифского мира», оно объединяет в себя уже значительно бо́льшее количество популяций, которые характеризуются рядом сходных черт в материальной культуре. Например, понятием скифская триада обозначаются три компонента, сходные у большого количества групп кочевников этого периода — от Северного Причерноморья на западе до юга Сибири (Алтай, Саяны, Тыва) на востоке Евразийской степи. Это специфичный оружейный комплекс, конская упряжь и тип искусства — так называемый «звериный стиль». Скифский мир протянулся более чем на 3,5 тысячи километров, и перечисленные элементы культуры удивительно схожи на всем этом пространстве.
Вопрос состоял в том, чем объясняется эта универсальность культуры? Общим генетическим происхождением западной и восточной популяций Евразийского степного пояса от одной, расселившейся по континенту и распространившей свою культуру? Или имела место так называемая культурная диффузия, которая не обязательно обозначает перемещение большого количества людей, ведь культурные черты и без того могут передаваться от популяции к популяции. Это был один из главных вопросов, и ответ на него — один из главных результатов статьи.
— Каким образом был найден этот ответ?
— Мы исследовали древних представителей ранних кочевников с территории Южной Сибири (более половины палеоантропологического материала была получена из памятников пазырыкской культуры, расположенных в горах российского, казахстанского и монгольского Алтая), Восточного Казахстана, классических скифов из Волго-Донского региона, останки из памятника Аржан-2 (Тыва), а также носителей тагарской культуры из Минусинского бассейна. В качестве материала для генетического анализа выступали либо фрагменты костей, либо зубы. Все материалы были получены из ранее сформированных коллекций археологов и антропологов. Так, самая большая часть выборки от пазырыкского населения Алтая была сформирована из коллекций Института археологии и этнографии СО РАН коллективом под руководством академика Вячеслава Ивановича Молодина. Всего в данной работе было собрано более 100 образцов, но из них достаточным уровнем сохранности ДНК характеризовались 96. Первой задачей было сравнение западных и восточных кочевников скифского времени.
— Что показало это сравнение?
— По наиболее вероятному сценарию непосредственно в первом тысячелетии до нашей эры группы кочевников на западе и на востоке Евразийского степного пояса сформировались из разных популяций, то есть мы установили их независимое генетическое происхождение. Однако между ними существовал поток генов, то есть имело место определенное перемещение этих групп кочевников в пределах степи. И в первом тысячелетии оно протекало именно в направлении с востока на запад. Возможно, этот генетический поток и сопровождался культурной диффузией, которая позволила указанным элементам культуры, так хорошо отвечающим этому кочевому или полукочевому образу жизни, быстро распространиться по всей территории.
— Обычно культура представляется как нечто глубинное, формирующееся у каждого народа на протяжении его существования, а тут, получается, что они довольно легко ею «обменивались»?
— С одной стороны, вы правы, но с другой — все новации в материальной культуре, имеющие положительное влияние на популяцию (например, то, что касается той же самой упряжи или оружейного комплекса), могли распространяться без перемещения больших масс людей. Однако в данном случае оно присутствовало, как и обмен генетической информацией.
Второй момент, который нас интересовал: если группы кочевников раннего железного века на западе и востоке имеют независимое происхождение, какие компоненты вошли в их генетический состав, какие предшествующие популяции легли в его основу? Эти корни следовало искать в эпохе бронзы, в третьем-втором тысячелетии до нашей эры. Однако из этого времени на приемлемом генетическом уровне исследовано очень небольшое количество популяций, большинство представлено буквально единичными образцами. Лучше всего генетически изучена ямная культура. Здесь число исследованных индивидов достигает нескольких десятков. Популяции, генетически близкие носителям ямной культуры, могут рассматриваться в качестве источника одного из компонентов в генофонде кочевников скифского времени. Но важно понимать, что некорректно называть носителей ямной культуры непосредственными предками кочевников, как в силу большой разницы во времени их существования (два тысячелетия), так и в связи с недостаточной изученностью других популяций, которые тоже внесли свой вклад в геном.
— Но каким образом ямники, или генетически близкие им группы, могли передать часть своего генофонда и восточным, и западным кочевникам?
— Существует гипотеза, что часть носителей ямной культуры еще в третьем тысячелетии до нашей эры, то есть за два тысячелетия до времени существования исследуемых нами кочевников, мигрировала на юг Сибири с Запада. С этим предполагаемым миграционным потоком, вероятно, связано появление в горах Саяно-Алтая носителей так называемой афанасьевской культуры. И именно он может объяснить генетическую подоснову западно-евразийского компонента генофонда всех кочевников скифской эпохи. То есть к тому моменту, когда популяции кочевников независимо друг от друга сформировались в различных районах степного пояса, у них уже был общий генетический компонент, который мы называем западным или западно-евразийским.
У всех исследованных нами кочевников скифского времени, от пазырыкцев на юге Сибири до классических скифов в Причерноморье, был выявлен и общий восточный (восточно-евразийский) компонент. Происхождение его до конца не ясно. У пазырыкцев на Юге Сибири он составляет половину всего генофонда, у скифов Причерноморья — существенно меньше: всего несколько процентов. Именно этот восточный компонент маркирует распространение генетического материала с востока на запад непосредственно в первом тысячелетии до нашей эры.
— А как распространение этих генетических компонентов связано с материальной культурой?
— Долгое время господствовала классическая точка зрения, что скифская культура «родилась» именно в Причерноморье, а потом продвинулась на восток. Однако открытие ряда памятников на юге Сибири (например, знаменитый памятник Аржан-1 в Туве), содержащих самые древние курганы скифского типа, позволило выдвинуть предположение, что именно Южная Сибирь может претендовать на звание района происхождения кочевнической культуры скифской эпохи. Однако я считаю, что крайние точки зрения редко бывают близки к истине. Вероятно, эпохальные изменения, которые привели к возникновению кочевого образа жизни, могли появиться одновременно на разных территориях. Другое дело, что определенные формы искусства, оружейного комплекса и другие элементы материальной культуры, вероятно, широко распространялись из какого-то определенного центра.
— К чему привело сравнение генетического материала древних кочевников с современными народами Евразии?
— К классическим скифам из Северного Кавказа и Причерноморья оказались близки народы, и сейчас проживающие преимущественно в этих регионах, а к восточным кочевникам — современные группы тюркоязычного населения. Эти данные были неверно истолкованы некоторыми СМИ, выпустившими сообщения о якобы «прямой предковой связи между скифами и современными тюркскими народами». Такая постановка вопроса, когда между конкретными древними популяциями и конкретными современными этническими группами устанавливается прямая связь, сама по себе некорректна. Между скифской эпохой и современностью — более двух тысяч лет. Что произошло за это время с населением территорий, на которых сформировались современные тюркские народы? Прокатились многочисленные волны миграций, сопровождающиеся генетическим контактами пришлых и «аборигенных» групп. Они происходили и непосредственно в скифскую эпоху, затем, на рубеже эр, их сменили масштабные миграционные события, связанные с хунну (древний кочевой народ, с 220 года до н. э. по II век н. э. населявший степи к северу от Китая. – Прим. ред.) и близкими им группами восточных кочевников. По прошествии еще около 500 лет начинается волна перемещений носителей древнетюрксих культурных традиций, а уже в первой половине II тысячелетия нашей эры происходят перемещения и смешение популяций в результате монгольских завоеваний. То есть история каждой популяции, формирование которой связано с евразийским степным поясом, — это история взаимодействия множества генетических компонентов. Таким образом, скифы не являются прямыми предками тюркских народов, они лишь приняли некоторое опосредованное участие в формировании их генофонда наряду с другими древними популяциями.
Реконструкция объективной истории формирования населения любого региона требует понимания сложной цепочки популяционных событий, происходивших в разное время в прошлом. Тот факт, что, благодаря развитию методов палеогенетики, мы сейчас можем непосредственно исследовать генофонд древних популяций, надеюсь, сделает этногенетические реконструкции более объективными. До этого практиковался совсем другой подход к этому вопросу: изучался генофонд современной популяции и по конечному результату ученые пытались реконструировать цепочку генетических событий в прошлом этой группы. Но чем дальше вглубь уходила эта реконструкция, тем меньше она соответствовала истине.
— То есть вы ставите перед собой задачу провести реконструкцию в другую сторону, из древности — до наших дней?
— Примерно так. В идеале для тех регионов, которые вы хотите исследовать (и мы сейчас пытаемся сделать это для Западной Сибири), необходимо взять все основные группы древнего населения, которые здесь существовали, и исследовать слой за слоем, с максимальным количеством этих слоев, устанавливая, какие изменения происходили в генетическом составе населения, какие сюда приходили новые люди, как они взаимодействовали с теми, кто жил здесь до них. То есть необходимо восстановить подробную цепочку событий.
Например, совместно с новосибирскими археологами и антропологами под руководством академика В.И. Молодина мы уже в течение нескольких лет реализуем такую работу на модели населения Барабинской лесостепи последних 8—10 тысяч лет. Наши гуманитарные коллеги эти популяции довольно хорошо изучили, у них есть обоснованная классификация археологических культур для территорий юга Сибири. А генетика пока что отстает. Но у нас есть преимущество — замечательный материал, накопленный и систематизированный археологами и антропологами за многие десятилетия. Они уже поделили его на группы, определили, когда они существовали, какие у них могли быть культурные и прочие связи. Теперь мы вместе на основании известных данных тестируем гипотезы по происхождению той или иной этнической группы с точки зрения генетики. Все эти исследования нужны для того, чтобы реконструкции стали более объективными.
— В работе над статьей приняли участие и западные ученые. Как было выстроено взаимодействие с ними?
— С одной стороны, работа по изучению генофонда кочевников юга Сибири скифской эпохи является частью нашей программы по исследованию генетического состава населения региона в динамике. Также в данной работе, по инициативе наших коллег, прежде всего из Германии, были привлечены обширные материалы из более западных областей степного пояса Евразии. Получилось исследование, которое имеет мало аналогов по географическому охвату древнего населения. Анализ полученных данных и их интерпретация в рамках археологического контекста выполнялись большим междисциплинарным и международным коллективом.
Это сотрудничество позволяет нам развивать здесь, в Новосибирске, новые компетенции — в том, что касается как экспериментальных методов, так и анализа полученных данных (в котором за рубежом есть очень сильные специалисты), позволяющего давать вероятностные оценки тому или иному сценарию формирования популяции. Важно, что наш коллектив палеогенетиков признало международное сообщество. При этом у нас есть планы по дальнейшему развитию этих исследований, которые мы осуществляем уже сейчас.
Беседовала Диана Хомякова
Фото предоставлены Александром Пилипенко