Бессценное время
После полугодового перерыва на карантин и с отсрочкой еще на месяц балет Парижской оперы таки открыл сезон-2020/21 двумя камерными программами — «Этуали Оперы» и «Рудольф Нуреев». В первой — соло и дуэты из неоклассического репертуара труппы, во второй — па-де-де из балетов Нуреева. К экстремальным обстоятельствам, в которых сейчас вынуждена работать одна из знаменитейших балетных трупп мира, присмотрелась (с максимально близкого по нынешним санитарным правилам расстояния) Мария Сидельникова.
В придачу к вирусным неурядицам Парижская опера получила экстренную смену генерального директора и ремонт обеих сцен, поэтому все творческие планы на начало сезона 2020/21 были отменены. Вплоть до ноябрьской «Травиаты» Верди и декабрьской «Баядерки» в версии Нуреева вместо опер дают камерные концерты, а вместо балетов — гала без оркестра, без сценического света и без сцены как таковой. Временные подмостки выстроили поверх оркестровой ямы и двух первых рядов. Здесь же, в партере освободили место для фортепиано и виолончели — главного аккомпанемента вечера «Этуали Оперы»; гала «Нуреев» идет под запись.
В роли кулис две серые коробки по бокам и двери партера — артисты поднимаются на сцену прямо из зала, где зрители сидят через кресло, в масках на протяжении всего спектакля. Гала идет без антракта, выход из зала — строго ряд за рядом.
Выдержав санитарную дистанцию, организаторы гала не подумали о театральной — она оказалась слишком тесной. Скрип канифоли, громкие приземления, цыканье на партнера сквозь улыбку, тяжелое дыхание — обнаженная обстоятельствами физиологическая изнанка балета приблизилась вплотную к публике и выглядела довольно неприглядно, навевая печальные мысли о быстротечности балетной жизни, теперь еще больше урезанной неуправляемым вирусом. Минорную тональность задал Матье Ганьо в номере «Лунный свет», поставленном англичанином Аластером Марриоттом на музыку Дебюсси. Красавец Ганьо, назначенный этуалью чуть ли не со школьной скамьи, в свои 36 лет по-прежнему напоминает античного бога из Лувра. Однако танцевал он по-пенсионному расслабленно и утомленно, благо этот меланхоличный номер не обременен техникой.
Пластический манифест американской феминистки Марты Грэм «Плач» (1930) в исполнении 39-летней Эмили Козетт, чьи творческие достижения остались далеко в прошлом, утратил всякую экспрессию, превратившись в банальное заламывание рук. «Три Гносианы» Эрика Сати в постановке Ханса ван Манена надежно станцованная пара Людмила Пальеро и Уго Маршан исполнила со стерильным целомудрием. И даже беспечная «Сюита танцев» на музыку Баха, которую некогда Джером Роббинс поставил для неотразимого «Миши» Барышникова, утратила свой победительный шарм. И дело даже не в том, что исполнявший номер Уго Маршан выше и массивнее прототипа, что бисерные заноски и пионерские подскоки не слишком-то для него органичны. Просто парижанин, весь карантин усиленно работавший над сохранением формы, так старался продемонстрировать технику, что совсем забывал получать удовольствие от танца.
Следующим вечером гала «Рудольф Нуреев» взяло реванш за не сверкнувших «Этуалей Оперы». Да и то сказать: в перенасыщенной излишними подробностями хореографии Нуреева (которому французы приписывают и «отредактированного» им Петипа) не расслабишься. Главному виртуозу Оперы Матиасу Эйману досталась вариация поэта из малоизвестного балета «Манфред» на музыку Чайковского, который Нуреев поставил в 1979 году в период своего увлечения Байроном. Душевные смятения героя хореограф перевел на язык больших прыжков, стремительных вращений, широких жестов и невыворотных вторых позиций, призванных показать отчаяние. Эйману, по счастью, хватило и физических сил, чтобы выдержать нагромождение сложностей, и вкуса, чтобы снизить нуреевский пафос.
Этуаль Жермен Луве, красиво сложенный танцовщик с мягким, немужским шагом и несколько флегматичным характером, был предсказуемо хорош в свадебном па-де-де из «Спящей красавицы» с Леонор Болак, равно как и в сцене «Балкон» из «Ромео Джульетты» с Мириам Ульд-Брахам, которая без потерь вернулась из затянувшегося декретного отпуска. Амандин Альбиссон, сопровождаемая Одриком Безаром, превратила белое адажио «Лебединого озера» в оду французской балетной школе. Широкие ронды, прочерченные идеально выворотной породистой стопой, затяжные пируэты, благородные низкие аттитюды, бесконечные руки, идеальные позиции, ни одного шва, ни одного видимого усилия — эту этуаль хоть сейчас можно выпускать в декабрьской «Баядерке». Но дотянется ли до своего высшего уровня остальная труппа (бесчисленные кадрили, корифеи, «сюжеты» и прочие) — большой вопрос. Не говоря уже о том, дозволит ли вирус показать этот грандиозный балет.
Но парижские зрители, очевидно, верят в лучшее и не склонны предъявлять претензии к артистам: оба вечера они как никогда были щедры на аплодисменты. По обеим сторонам исчезнувшей рампы всем явно хотелось начать новый сезон с чистого листа, позабыв о забастовках, вирусах и прочих некрасивостях реальной жизни.