«Музыка способна лечить раны»
Американский музыкант и продюсер Алан Йоханнес, работавший с Крисом Корнеллом, Queens Of The Stone Age, Пи Джей Харви и Марком Ланеганом, выпустил новый альбом «Hum». Это его третий сольный альбом после распада группы Eleven, в которой он играл вместе со своей женой, певицей русского происхождения Наташей Капустиной-Шнайдер (подробнее см. “Ъ” от 8 августа). Борис Барабанов поговорил с Аланом Йоханнесом о новом альбоме, группе Eleven, Стиви Уандере и Фрэнке Заппе.
— Ваш новый альбом вышел на рекорд-лейбле Майка Паттона Ipecac Recordings. Важно ли для вас было оказаться именно в этой компании?
— Свои последние альбомы я выпускал сам, и, в общем, меня это устраивало. Но Ipecac — другое дело. В этой компании особое отношение к артистам, достаточно вспомнить релизы Melvins или проектов самого Майка Паттона — Mr. Bungle, Fantomas, Tomahawk и прочих. Его имя не просто вывеска, за ним всегда последнее слово, он подписывает каждый контракт. Сейчас мы с ним постоянно на связи. Ipecac Recordings помогает не только с записью альбомов, но и с продвижением, с гастролями. Они помогли мне выпустить «Spark» (2010), они занимались альбомами из серии «Desert Sessions» и записями Eagles Of Death Metal, к которым я имел непосредственное отношение. Это хорошее место для «Hum».
— Два ваших предыдущих сольных альбома были полны скорби по жене, Наташе Шнайдер (в 2008 году умершей от рака.— “Ъ”). Можно ли сказать, что «Hum» — это альбом о выходе из депрессии?
— Я записывал «Hum» после возвращения из Европы, где осенью прошлого года два с половиной месяца валялся на больничной койке с какой-то странной формой пневмонии. Может быть, это был и COVID-19, никто не знает точно. Легкие до сих пор не пришли в норму. Я буквально рвался в свою студию и, когда запись стала возможна, каждое утро сочинял по песне, к вечеру запись была уже готова. 12 дней — 10 песен. В марте я закончил микс и улетел на свою родину, в Сантьяго, чтобы сыграть на фестивале Lollapalooza. Там меня и застал локдаун. Я провел три месяца в одной комнате, два раза в неделю выходил за продуктами. Только теперь я добрался до Лос-Анджелеса и тут же сел на карантин. Я не согласен с тем, что все мои альбомы полны депрессии. «Spark», первый альбом после смерти Наташи,— это скорее любовное послание. В альбоме «Fragments And Wholes» тоже не все было так мрачно. Музыка способна лечить раны. Я научился находить моменты восторга, даже имея дело с темами, далекими от радости. «Hum» — альбом не столько о преодолении, сколько о том, как примириться со своим прошлым и заглянуть в будущее.
— Откуда исходит «гул» — «hum» — в вашем альбоме?
— Название «Hum» имеет почти мистическое значение. Этот гул напрямую связан с природой. Вы услышите его, если просто ляжете на землю и прислушаетесь: «з-з-з-з». Это волшебство связи со всеми живыми существами. И это полная противоположность информационному шуму, который создают люди и массмедиа. В нем нет никакой пользы.
— Альбомы ваших ранних групп What Is This? и Walk The Moon не представлены на цифровых площадках. Как и записи Black Russian, первого американского проекта Наташи Шнайдер, группы, которую она создала вместе с мужем и братом. А ведь у Black Russian был контракт со студией Motown. И Наташа Шнайдер пела там, как настоящая соул-вокалистка.
— Вы говорите о вещах, которые происходили около 40 лет назад. У меня осталось несколько дисков What Is This? и Walk The Moon, но вряд ли у меня когда-нибудь найдется время, чтобы заняться юридическими вопросами, связанными с цифровыми релизами этих альбомов. Что же касается Black Russian, то это вообще удивительная история. Вы правы, на единственном альбоме группы русского акцента у нее почти нет. Наташа в юности слушала Джими Хендрикса, Арету Франклин, Стиви Уандера и Sly And The Family Stone. Знаете, есть понятие «фотографическая память», у Наташи был «фотографический слух». В первые годы жизни в США ее английский совершенствовался настолько быстро, что вскоре она уже исправляла ошибки американцев. Контракт с Motown был ее мечтой. После того как вице-президент студии Гай Коста подписал с ними контракт, они еще два года работали над альбомом, он вышел в 1980-м. И все это время они тусовались на Motown.
— Правда ли, что Стиви Уандер подарил Наташе синтезатор?
— Это было еще до нашего знакомства. Я видел фото, где Стиви Уандер дарит Наташе инструмент, я знаю, что он пригласил ее на премьеру документального фильма «Тайная жизнь растений», к которому написал музыку. Она была знакома и с Марвином Геем, и много с кем еще. Но группа Black Russian в итоге распалась, и Наташа начала карьеру киноактрисы. Мы познакомились вскоре после того, как она закончила съемки в фильме «Космическая одиссея: 2010». Собственно, я впервые увидел ее по телевизору, когда она давала интервью в связи со съемками в сериале «Хилл-стрит блюз», или «Полиция Майами». Она говорила, что ищет кого-то, с кем можно было бы писать музыку. Нас познакомили общие друзья, и, когда я ее увидел, я понял, что за несколько дней до этой встречи она мне снилась. Вскоре мы начали писать вместе песни для What Is This?, и это вылилось в 24 года любви, на протяжении которых мы почти не расставались. Хотя на премьеру «Космической одиссеи» она пошла не со мной!
— Созданная вами с Наташей Шнайдер группа Eleven была в центре музыкальной жизни в 1990-е и 2000-е, достаточно взглянуть на обложки альбомов Криса Корнелла, Марка Ланегана и Queens Of The Stone Age, чтобы понять, что без Eleven многое звучало бы по-другому. Кто на кого повлиял больше — вы на них или они на вас?
— Я бы назвал это перекрестным опылением. Никто из нас не пишет музыку в вакууме. Все это напоминает мне Париж 1920-х годов или Гринвич-Виллидж 1960-х. Вполне возможно, что Eleven мелодически повлияли на Soundgarden, но потом мы отправились на гастроли с ними и Pearl Jam и многому научились у них. То же и с Queens Of The Stone Age. А вот в альбоме Криса Корнелла «Euphoria Morning» (1999) есть очень много гармонических решений, найденных Наташей и реализованных нами троими. Или, например, Пи Джей Харви. Сначала мы услышали ее на дисках, потом подружились во время записи песен для проекта «Desert Sessions», а позже, в период ее альбома «The Hope Six Demolition Project» (2016), я работал с ней в студии и на гастролях. Во всем этом наверняка можно найти следы моей первой группы What Is This?.
— А как получилось, что одним из ваших ближайших друзей стал Фрэнк Заппа?
— Фрэнк увидел нас с Наташей на MTV, еще когда мы назывались Walk The Moon. А потом мы случайно встретились на концерте болгарского хора. Его сын Дуизил передал нам приглашение от Фрэнка прийти в гараж, где он репетировал. Заппа выгнал всех своих музыкантов, усадил Наташу за клавиши и сказал: «Сыграй мне что-нибудь!» А мне сказал: «Алан, а что если бы у Паваротти и Нусрата Фатеха Али Хана был ребенок? Как бы он пел?» Мы стали постоянными гостями в его доме. Он всегда приглашал Наташу в гости, когда покупал новые микрофоны. Ему нравилась текстура ее голоса, и он проверял их на ней. Это было так странно. Знаете, у моей мамы в Мехико в туалете был этот известный постер, где Фрэнк Заппа сидит на унитазе. Закрываешь дверь изнутри и смотришь на него. А тут он зовет тебя на ужин и просит тебя проверить микрофоны. И ведь это через него мы познакомились с группой «Парк Горького».
— Вы с Наташей написали не меньше десятка песен для «Парка Горького». Как вы думаете, почему у них так ничего и не получилось в США в 1990-е, после первого успеха?
— Я прекрасно помню времена, когда «Парк Горького» постоянно показывали по телевизору и людям их музыка нравилась. Они жили здесь, в Лос-Анджелесе, мы виделись три-четыре раза в неделю. Это когда у них не было гастролей. А гастролей, кстати, было много. Ситуация изменилась, когда в моду вошел гранж, причем она изменилась для всех, не только для них. А когда появилась Radiohead и подобные группы, внимания к ним стало еще меньше. Менялась и система рекорд-лейблов, в которой труднее, чем прежде, стало выживать неамериканским группам. Но я не устаю повторять, что «Парк Горького» — очень одаренные музыканты.