Бетховенский вал
Фестиваль Российского национального оркестра (РНО), традиционно проходящий на старте филармонического сезона, перевалил за половину. В трех концертах, проходивших в зале Чайковского, с участием Михаила Плетнева (за пультом и за роялем) звучала музыка Бетховена, Брамса, Шуберта, Сен-Санса. Но выразительнее всех оказался незапрограммированный Шопен, считает Юлия Бедерова.
Программа Большого фестиваля РНО в этом году скорректирована из-за пандемии. Но огорчаться из-за замены швейцарского дирижера Миши Дамева на его российских коллег было бы странно: в концерте-открытии дирижировал Василий Петренко, давно не выступавший с РНО (и никогда — с Михаилом Плетневым), в следующей программе — Михаил Татарников. Оба демонстрировали взаимопонимание с оркестром и с Михаилом Плетневым, который, кажется, все-таки дирижировал даже за роялем: неявно, телепатически, самой фразировкой, тембром или просто выражением собственной спины.
250-летие Бетховена задало тон многим программам — были Седьмая симфония с Дмитрием Корчаком за пультом (16 сентября), увертюра «Кориолан» и Третий фортепианный концерт на открытии, но вписались в этот контекст даже симфонии Брамса, Четвертая и особенно Вторая. Брамс, потратив 15 лет на создание Первой симфонии, написал Вторую стремительно. Публика и критика увидели в ней отсвет бетховенской «Пасторальной» (что и было с удовольствием и звуковой аккуратностью разыграно Татарниковым и РНО) и прозвали ее «еще одной симфонией Бетховена»; правда, некоторые сочли, что Вторая Брамса — скорее все же последняя симфония Шуберта.
Самому Шуберту отдали дань в третьем концерте. После Te Deum Моцарта звучала Вторая месса — эскизно-поэтичный вокально-хоровой цикл, форма — миниатюра, камерное признание в любви в литургическом обличье с участием Областного хора им. Кожевникова, певшего с большими теплотой и чувством, но с не вполне сфокусированным звуком, и солистов молодежной программы Большого театра, выступившими, как ни удивительно, в той же манере (Мария Мотолыгина, Алексей Курсанов, Алексей Кулагин).
Бетховен с Дмитрием Корчаком звучал как праздник непослушания. Действительно, когда еще плетневскому оркестру выпадет возможность играть Бетховена столь пышно и густо, с таким откровенным рубато и мускулистым балансом. У плетневских оркестровых интерпретаций Бетховена стиль и дух совсем другой — примерно как в сыгранном на бис Adagio из «Патетической» сонаты с приоткрывающейся, словно форточка, прозрачной танцевальностью внутри текучего кантабиле.
Пожалуй, та же самая танцевальность превратила Второй концерт Сен-Санса в чудо ласковой иронии и нежного сарказма, в плясовую филигранно нюансированного звука. В результате Сен-Санс оказался центром не только второго вечера, но всех трех. Салонный блеск, сентиментальная чувствительность, броский юмор — ручные демоны романтического виртуозного рояля (в окружении целой толпы призрачных персонажей от Баха и Бетховена до Форе, Листа, Чайковского и Шопена) — в плетневском исполнении не превращались в тот сумрак меланхолии, который умеет создавать Плетнев, а светились всеми театральными цветами необычайной подвижности, прихотливости и чистоты.
Лучезарные тембры, темпы и настроения вообще сквозили во всех программах — словно наперекор текущей актуальности. Разве что после Сен-Санса публика на пару минут оказалась прямо перед пропастью: До-диез минорная прелюдия Шопена на бис была такой, что стыдно подбирать слова, настолько странным и пронзительным было ее подвешенное на верхние звуки фактуры темное и одновременно хрустальное звучание.
В следующих программах фестиваля связывающие их перекрестные нити не развяжутся: танцы ждут публику в «Кармен-сюите» Бизе—Щедрина, они же, в облике вальсов, плясовых, пасторали и меланхолии,— в Третьей сюите Чайковского (21 сентября). 26 сентября наверняка не без танцевальности прозвучит «Летучая мышь» Штрауса: это совместный вечер РНО и солистов «Геликон-оперы» (дирижер Константин Хватынец). Финал фестиваля 1 октября крепче свяжет фестивального Шуберта с Моцартом: В Большой мессе до минор с участием Юлии Лежневой Плетнев снова встанет за пульт, и свет классицистской литургической изысканности в таком исполнительском сочетании может оказаться весьма неожиданным.