Смерть волшебника
От осложнений коронавирусной инфекции на 60-м году жизни скончался основатель и художественный руководитель московского театра «Тень», выдающийся российский художник и режиссер Илья Эпельбаум.
Конечно, только время все окончательно расставит по своим местам, но в этом случае не нужно ждать десятилетий, чтобы дать себе трезвый отчет — в лице Ильи Эпельбаума российский театр потерял одного из самых тонких, самых изобретательных, самых нежных и самых талантливых своих творцов. И дело тут не только в количестве «Золотых масок», полученных за последние двадцать с лишним лет спектаклями театра «Тень», не в градусе восторга критических статей, не в международном признании — хотя и по этим зыбким критериям значимости детище Ильи Эпельбаума и его спутницы и соавтора Майи Краснопольской имело не так уж много равных в России.
Те, кто знали Илью Эпельбаума и спектакли «Тени», к определению его как волшебника отнесутся абсолютно спокойно: это не театральная экзальтация, а чистая правда. Тем, кто его не знал, придется просто в это поверить. Обычный московский дом на Октябрьской улице, подворотня, пара десятков ступенек вверх — и там несколько даже не залов, а просто больших комнат, в которых неизменно происходили те самые чудеса, ради которых люди ходят в театр. «Тень» называется театром «семейным», многие приходили и приходят туда с детьми (причем часто зрители по несколько месяцев ждали своей очереди), но вряд ли кому-нибудь приходило в голову назвать детище Эпельбаума и Краснопольской «детским театром» — просто в этом пространстве дети правильно взрослели, а взрослые правильно становились детьми, теряли возраст, взамен обретая беззащитность, мягкость и радость. Во всяких конкурсах и номинациях «Тень» чаще всего проходила по ведомству «кукольного театра», но эта терминологическая резервация никакого отношения к спектаклям не имела — участвовали там и куклы, и объекты, и актеры, и неактеры, и сами зрители, и тени, и музыка, да и свет, и воздух, и все что угодно.
Выпускник Строгановского художественно-промышленного училища, Эпельбаум успел поработать художником-оформителем, прежде чем вместе с актрисой Краснопольской в конце 1980-х основал театр «Тень». Он открылся теневым спектаклем «Волшебная дудочка», но впоследствии жанр остался только в названии, а сам театр не боялся экспериментов и любых жанровых «путешествий». Их театр всегда оставался простым и демократичным — они все делали сами, сами встречали зрителей и занимались ими. При этом «Тень» никогда не становилась «общедоступной» в расхожем, дурном смысле этого слова: в спектаклях Эпельбаума всегда было много иронии, изящества, глубокого знания и жизни, и театра. Казалось, он умел создавать целые миры и вселенные из подручного материала — из перышек и спичечных коробков, из бумаги и красок, из игры тени и света. Еще казалось, что он фантазировал легко, прямо у зрителя на глазах, на ходу, с застенчивой полуулыбкой. Но все его театральные изобретения были напитаны глубинной культурой, интеллектуальной силой и практическим мастерством. Легкость не была небрежностью, доброта не превращалась в наивность, ручная работа оставалась уникальной, искусной и точной.
Фантазии Ильи Эпельбаума часто становились мистификациями — как было с «Лебединым озером» Чайковского, которое, по уверению театра «Тень», было сначала написано как опера. Или с самым, пожалуй, знаменитым проектом Эпельбаума и Краснопольской — растянувшимися на много лет «гастролями» Лиликанского королевского театра. В театре «Тень» тогда появился маленький театрик, в который зрители заглядывали через окна, но в котором сидели крохотные зрители и который управлялся вкусами самодержавного лиликанского короля. Лукавая пародия на «большой государственный стиль» оказалась универсальной, увлекательной игрой: в Лиликанском театре ставились все новые и новые спектакли, и в эту тотальную мистификацию втягивались все новые и новые художники, как молодые, так и маститые, например, Петр Фоменко и Анатолий Васильев. Илья Эпельбаум никогда не забывал, что жизнь хрупка, летуча, что единственно правильный способ ее осмысленно прожить — это выдумывать и играть. Как же хочется верить, что уход этого неповторимого художника — его же собственная очередная мистификация, какая-то новая затея, смысла которой он нам просто не успел объяснить.